Любовные привороты на парней

В прошлый раз у них же покупала, кое как в себя пришла, признается Ginger. До вечера лежим в постели, боясь пошевелиться, смотрим Ларс фон Триера.

Пусть от счастья заходится сердце, Позабыты мораль и закон, Под глазами блаженных страдальцевБледно-синий цветет анемон.

по: "Беспокойники города Питера", с. 126).  Но прав ли Хлобыстин, Но, наверное, самой сложной проблемой тогда была вообще необходимость уравновесить свои отношения с жизнью. Я в то Любовные привороты на парней время страшно этой жизни боялся. Время от времени я придумывал для себя разные комплексы. Одно время это был комплекс ношения очков, но у меня хватило сообразительности понять, что, кроме меня, очки на носу никто не воспринимает как существенный физический недостаток. Так что на этот счет всласть покомплексовать Любовные привороты на парней мне не удалось. Но самые тяжелые последствия имело то, что я так долго внушал себе: "Я не такой, как все". Сейчас-то я понимаю, как это было омерзительно: так годик себе повнушаешь, повнушаешь другой, а потом благополучно сойдешь с ума. Но мне Любовные привороты на парней удалось этого безобразного финала счастливо избежать.

С первого момента своего насильственного появления в литературе он был очевидно нелитературен. Слишком масштабно, слишком серьезно и пугающе проклятая соцреалистическая правда жизни присутствовала в каждом его звуке, в каждом словосочетании. Он писал о том, о чем не принято было даже говорить и думать, он романтизировал то, что проклинали и предавали анафеме. Издатели боялись ставить названия издательств и свои имена на первых его книгах, невозможных, непозволительных с точки зрения морали, нравственности и каких-либо литературных традиций. И это при том, что Франция (не Любовные привороты на парней Франция, конечно, и даже не Париж, а дюжина представителей культурной элиты, "делавших погоду" в национальном масштабе) была традиционно терпимее других европейских стран, не говоря уже об Америке, большинство нынешних классиков которой (включая Генри Миллера, Джеймса Болдуина, Уильяма Берроуза и Чарльза Буковского) впервые были опубликованы именно в Париже.